Тогда, в апреле 1986-го, в страшную и полную тайн зону под названием Чернобыль отправились тысячи людей со всего Советского Союза, ставшие ликвидаторами аварии на Чернобыльской АЭС: это не только те, кто работал непосредственно у реактора. Героев, которые буквально своими телами, здоровьем и жизнями, закрыли мир от радиации, значительно больше. Это и спасатели, проводившие дезактивацию, водители, врачи и медсестры, солдаты-срочники, химики и физики, строители и крановщики, добровольцы, которые помогали в эвакуации, это обычные люди мирных и военных профессий всех национальностей некогда необъятной страны. Это тысячи и тысячи людей…
Валерий Наумлюк был призван в ряды Вооруженных Сил в ноябре 1985 года Ковельским райвоенкоматом из своего родного села Любитов на Волыни. Попал в учебное подразделение специалистов связи МВД в/ч 5204 в г. Шауляй Литовской ССР. За неделю до взрыва курсант Наумлюк получил от командира грамоту за активное участие, инициативу и усердие в работе по оформлению наглядной агитации в подразделении и предложение остаться на службе в части. Но уже буквально через неделю солдат-срочник был на месте службы в воинской части 3217 – оперативном полку внутренних войск МВД, квартировавшемся в Киеве. Полк в полном составе ночью 27 апреля одним из первых был поднят по тревоге и совершил марш в район ЧАЭС. Валерий был в числе тех, кто 29 апреля оказался в 15-километровой зоне.
– Возможность отказаться была или Вы попросту не знали, куда направляетесь?
– Замполит сообщил нам, что произошло что-то страшное, какая-то авария. Никто еще не понимал, что это ужасная катастрофа для всего человечества. Мы ехали туда, ничего не зная о радиации и ее последствиях. Наше поколение воспитывалось в другой стране – нам был присущ патриотизм в самом лучшем его проявлении. Вот поэтому юношеский максимализм не дал даже промелькнуть мысли уйти от ответственности, чтобы потом не играть со своей совестью. Мы служили и не думали о последствиях.
Валерий Владимирович рассказывает, что особого страха во время пребывания в месте, которое станет самым опасным на планете, на тот момент не было ни у него, ни у его сослуживцев. Кроме одного опасения: перед въездом в зону им то ли в шутку, то ли всерьез сказали, что больше девушкам они будут не страшны. Восемнадцатилетних мальчишек, конечно, испугала вероятность в будущем не оставить продолжение своего рода. Но никто не струсил. Уже чуть позже солдат-срочников заменят теми, кто был старше 35 лет и имел двоих детей – так называемыми «партизанами». Валерий со своим экипажем – водителем и радистом – на командно-штабной машине связи во главе колонны сопровождал наряды на посты в 30-километровую зону. Через сутки нахождения в ней возвращались на место дислокации в село Красятичи, отдыхали, снова сменяли экипаж и отправлялись в пекло. Индивидуальных дозиметров никто им не выдавал, вместо них выдали «слепые дозиметры» – квадратные таблетки-накопители, данные с которых вроде бы записывали и суммировали в карточке учета доз радиационного облучения. Сколько рентгенов он схватил на самом деле, Валерий так и не узнал.
Спецсредств индивидуальной защиты им также не выдавали. Лишь разовые респираторы, которые после нескольких километров пути по грунтовой дороге мгновенно забивались пылью, да и жара, выдавшаяся в тот год, не позволяла нормально дышать. Поэтому работали без них. Все, кто был в колонне, вдыхали разбросанные взрывом продукты ядерного распада и осевшей радиоактивной пыли. Машины, ехавшие в грязной зоне, еще больше поднимали этой пыли – она просачивалась везде. При возвращении оттуда солдаты сразу отправлялись в баню, чтобы смыть с себя смертельную невидимую грязь – хотя, в принципе, это сделать невозможно. Одежда сразу же сжигалась.
На первых порах воздействие радиации Валерий и его сослуживцы не ощущали, ничего не замечали. Была весна, сияло солнце, они выполняли поставленную задачу, и никто из них так до конца и не понимал серьезности происходящего. Потом возникли проблемы с волосами – они сильно впитывали радиацию, становились дыбом и не хотели укладываться, затем стали выпадать. Появились незаживающие язвы на руках и ногах, даже под ногтями, после любой незначительной царапины мгновенно разрастались бородавки. Несмотря на хорошее питание, солдаты были худые и бледнолицые.
– Поначалу нам выдавали спирт, скорее всего, для снятия стресса и эмоционального расслабления, потом отменили. Но кормили нас усиленно: например, на сутки, когда мы отправлялись в зону, у нас на троих было полмешка продуктов: тушенка, каши, сухое молоко, сгущенка, сахар, хлеб. Питание было очень важной частью, чтобы организм получал все необходимые компоненты.
Машины, возвращающиеся из зоны, фонили каждый раз, когда замеряли уровень заражения. Поэтому их драили снаружи до тех пор, пока они не переставали звенеть. Такая процедура проводилась после каждой поездки, чтобы снизить уровень излучения до допустимого. Позже вся зараженная радионуклидами техника будет захоронена в могильниках. Дезактивацию проводили и на местности. Впечатления от увиденного – самые ужасные, признается Валерий.
– Существовала иллюзия, что последствия ядерной катастрофы можно в кратчайшие сроки ликвидировать. От всеобщего незнания и непонимания спецраствор не доводили до нужной пропорции, после проведенной дезактивации домов и дворов трава и деревья вокруг становились черными, словно ты на пепелище после пожара. Это практически не меняло радиационную обстановку, а убийственный раствор уходил в землю.
В первые дни была создана 10-километровая зона отчуждения, прорубали просеки, сооружали грунтовые дороги, устанавливали ограждения и вели телефонные кабели связи. Но вскоре, поняв ошибочность такого решения, расширили зону до 30 км. Валерий участвовал в разборе первой зоны, собирал кабели. Отметки о пребывании в зоне 10 км тогда никто не делал, и теперь доказать свое нахождение там практически невозможно.
Главного врага тех, кто там оказался, нельзя увидеть и услышать, радиация не имеет ни запаха, ни цвета, ни звука, но она безжалостно поражала все и всех вокруг.
– А вы когда-нибудь слышали тишину? – задает вопрос Валерий Владимирович. – А мы слушали гнетущую, убийственную, режущую слух – кругом лес и полная тишина, ни одной птичьей трели. Лес вроде живет, а птицы безмолвно умерли в одно мгновение.
Помимо радиации, еще одной бедой стала абсолютная безнравственность отдельных людей – мародеров, которые на трагедиях тысяч людей, целых семей делали себе наживу на чужом добре. Мародеры не задумывались, что несут страшную беду в дом и тем здоровым людям, кому это добро продавали. Страшнее всего, что иногда в этом в сговоре с ними были милиционеры, случалось, что и срочники – и они попадали под суд. «Посмотрите на документальные съемки, – говорит Валерий Наумлюк. – Практически все дома пустые, без мебели, ценных вещей, которые люди в спешке оставляли. Только ветер гуляет да рваные газеты и куски обветшалых обоев. Куда все девалось?»
В зоне все же оставались люди, кто не выехал и говорил, что свой век будет доживать в родном доме.
– Мы не один раз привозили дедушке с бабушкой хлеб и спички. Они остались на свой страх и риск, выращивали овощи, обрабатывали землю. А еще порой мы видели принятые абсурдные решения. Например, на одном из хуторов встретили деда, двор которого ровно наполовину разделила колючая проволока: дом с одной стороны, а за проволокой зоны отчуждения – посаженный огород с картошкой, и ему туда уже нельзя, за это наказывали. Неужели нельзя было сделать по-другому?
Воспоминания ликвидатора далеко не радужные. Вот, например, еще одно. В спешно оставленных деревнях бродили брошенные коровы, свиньи, лошади, домашняя птица. Жалость к зверям и понимание, что ты им ничем помочь не можешь, переполняла солдат.
– Что оставалось в мертвой зоне после того, как ушли люди? Домашние животные. Человек их не мог спасти и предал: кто-то выжил, кого-то потом отстрелили. К нам на командный пункт на человеческий голос бежали одичавшие кошки и собаки. В лесу мы постоянно встречали животных. Однажды при объезде зоны жеребенок бегал за нами полдня до тех пор, пока совсем не выбился из сил. Души у нас сжимались: они-то ни в чем не повинны – ни звери, ни птицы, а помочь мы им не можем.
Вот такие мрачные пейзажи окружали ликвидаторов – пейзажи без человека, детские сады без ребятни, сараи без скотины, лес без птиц, столбы с проводами, идущие в никуда.
Валерий Наумлюк дослуживал свой срок в полку в Киеве, был в Чернобыле еще раз в командировке в 1987 году. Согласно статьи 19 Закона РБ «О социальной защите граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС, других радиационных аварий» Валерий – ликвидатор последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1986–1987 годах в зоне эвакуации (отчуждения). Сегодня он полон сил, на здоровье особо не жалуется, продолжает радоваться любимой работе с детьми.
Герои-ликвидаторы спустя годы нисколько не сожалеют о том, что им пришлось встать против незримого врага – радиации. Только вернувшись оттуда, они спустя время поняли возможные осложнения из-за полученной дозы радиации, многих нет в живых. За эти годы им определяли льготы, затем не раз пересматривали их, время вносит коррективы. Мужество и самопожертвование тысяч ликвидаторов помогло несколько уменьшить масштабы трагедии. Чернобыль – катастрофа времени. Катастрофа прошлого, настоящего, да и будущего поколения. Радионуклиды, разбросанные по нашей земле, будут жить пятьдесят, сто тысяч лет. А может, и больше… С точки зрения человеческой жизни, они вечные. У героев Чернобыля есть памятник – саркофаг, страшная пирамида двадцатого века…
Александр Громыко родом из города Ветки Гомельской области. Родился он в семье строителя и швеи, окончил восьмилетку, получать профессию отправился в Могилевское СПТУ по специальности «электромонтер по ремонту релейной защиты и автоматики». Трудоустроился в РУП «Гомельэнерго», потом его призвали в армию в Прибалтийский военный округ, где нес службу наводчиком в танковых войсках. Демобилизовавшись, парень вернулся в родную Ветку и продолжил работать в энергетике.
Жизнь шла своим чередом: вскоре у Александра Викторовича образовалась семья, он трудился электромонтером в совхозе, в ППО «Райсельэнерго». Деревни и города процветали, люди ходили на работу, дети учились, каждый строил планы…
И 26 апреля 1986 года казался для всех обычным днем. Шло время, первого мая семья Громыко, как и многие другие, отправилась на демонстрацию, после отпраздновали День Победы.
– И только спустя некоторое время начали замечать в городе приезжих людей, которые были с дозиметрами, измеряли уровень радиации, и, как оказалось, все вокруг фонило, в десятки раз превышая допустимые нормы. Стали ходить слухи, мол, авария произошла в Чернобыле. Конечно, мы не восприняли всерьез этого и не верили, скорее всего, не хотели верить. В первые дни после трагедии информация была скудная. Даже если бы нам и сказали сразу, что бы мы сделали? Куда бы уехали? – вспоминает Александр Громыко.
Страшная катастрофа засыпала радионуклидами красивые и благоустроенные уголки Ветковского района, который оказался в числе наиболее пострадавших от катастрофы на атомной электростанции. Трагедия уничтожила 59 деревень, которым в центре города установлен памятник-колокол с выбитыми названиями всех захороненных населенных пунктов. Город Ветка был признан зоной обязательного выселения.
Александр Викторович рассказывает, что в район начали приезжать военнослужащие для устранения последствий техногенной катастрофы – снимали грунт, завозили новый. Так длилось в течение трех лет. Жители не спешили покидать свои дома, только в конце 1989-го – начале 1990 года началось массовое выселение. Люди уезжали, начинали жизнь с нуля…
Александр Громыко, имея статус участника ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, получил жилье в столице через пять лет. Конечно, уехать семье было непросто. И в Минске не прижились. Спустя семь лет семья приехала в тихий и спокойный городок Белоозерск. Александр Викторович вспоминает, что с работой было сложно, довелось ездить на заработки. С 2008 года он трудился электрослесарем в ОАО «Белэнергоавтоматика», потом в филиале «Белоозерскэнергоремонт», откуда в сентябре прошлого года ушел на заслуженный отдых.
На вопрос, как ощущали на себе последствия аварии, мой собеседник отвечает, что чувствовались усталость, быстрое утомление, все время хотелось спать, но и работать приходилось много. Настоящую опасность осознали позже… Надо отметить, что проходили частые медицинские осмотры, пострадавшие от катастрофы были под контролем врачей.
– Что поделать? Нужно было уезжать. Брат с семьей остался в Ветке. Вот уже как 37 лет мы ездим туда один раз в год – на Радоницу. Территория, на которой расположено кладбище около деревни Бартоломеевка, является запретной зоной. И только в день поминовения усопших туда можно проехать без специального пропуска и разрешения. Посещение в другие дни наказуемо, – рассказывает Александр Викторович. – Там все дико, страшно смотреть… Заброшенные дома, трубы от печей, все разрушается. Конечно, накрывает ностальгия, не без этого. Но ностальгия – это и есть память.
Жанна МИРОШНИК, Рита ЛЮТЫЧ
Фото из архива Валерия Наумлюка и Риты ЛЮТЫЧ
Подписывайтесь на нас в Telegram!